Кто такие неофиты?

О неофитах сегодня говорят часто. В светской среде и церковной публицистике их нередко выставляют «недохристианами» – основной причиной внутренних бед Церкви и сложностей ее отношений с внешним миром. Ответные защитники, наоборот, замечают, что ярая вера неофитов, их заинтересованность в литургической и приходской жизни, почитание монашества выгодно отличаются от религиозной индифферентности православных «захожан» и «церковных реформистов». Отдельные пастыри (например, игумен Петр (Мещеринов)), признавая недостатки и достоинства «младохристиан», предпочитают говорить о болезни «неофитства» – комплексе идей, объединяющем православных, «застрявших» на пути своего воцерковления».

Так кто же такие неофиты? Существует ли «неофитство» как деятельный автономный процесс? И, если да, то насколько он выражен, предсказуем, контролируем? Насколько существенна и остра проблема неофитов для Православия и современной Русской Церкви?

Чтобы ответить на эти вопросы, вначале следует отметить, что термин «неофит» («молодая поросль», греч.) не имеет к Христианству особого отношения. Неофитами называют новых приверженцев любой религии или общественного движения. Уже из того, насколько широко распространен этот термин, можно заключить, что определяемое им состояние свойственно для новых членов всех сообществ, приобщение к которым строится на свободном выборе.

И в самом деле, разве чем-то различаются между собой задор, азарт и стремление молодых (да и не очень молодых) людей, почувствовавших близость реализации своих надежд и мечтаний? Не важно, приобщился ли некто к Вселенской Церкви, вошел в футбольную сборную, поступил в институт или просто стал учиться игре на гитаре: все, что обещает нам развитие, не улучшение жизни, а необратимое преобразование, наполняет душу беспечной радостью, открывает в ней источник активной деятельности.

И, разумеется, проблемы и сложности у всех неофитов одинаковы. Как совместить вхождение в «круг избранных» с желанием радостного единения со всем миром?! Как смириться с тем, что кто-то равнодушен к моему интересу, а стало быть, и к моей жизни?! Как увязать мое восхищение «магистрами ремесла» с обязанностью повседневного общения с «мастерами цеха»?! Как принять, что кто-то стремится достичь того же, что и я, другими путями?!

Конечно, религиозный поиск предельно заостряет эти вопросы. Не случайно в обыденной жизни неофитами называют людей, относящихся к своим начинаниям c поистине священным трепетом и самоотдачей.

А там, где присутствуют крайности, открываются предельные нелепицы и несуразности. Нет на Земле никого самоотверженнее и беспощаднее религиозного неофита, усерднее и придирчивее его, усидчивее и безапелляционнее.

Раньше, когда религии (даже мировые) были «разделены» между народами, а при совместном проживании «разбросаны» по отдельным районам и кварталам, встречи между неофитами были не столь частыми, как в наши дни. Но и тогда не обходилось без эксцессов и конфликтных столкновений. А сейчас? Сегодня? Когда все мы живем в общих домах, работаем на совместных предприятиях, ходим в одну школу, институт? Когда нам доступно чудесное средство безграничного самовыражения – Интернет? Когда в России были прерваны традиции сосуществования конфессий, утеряна простейшая религиозная культура?! Способно ли хоть что-то сдержать неофитов? «En garde! На баррикады!! Со щитом или на щите!!! Тормоза придумали трусы!!!» – вот повседневный набор их лозунгов.

Но даже здесь нет еще никакой «проблемы неофитства». Ведь каждому неофиту, даже самому категоричному, свойственно некоторое обаяние. Как правило, он ничего не способен изменить в жизни окружающих, но его горячность веселит кровь людям, успевшим во многом разочароваться. «Да-а, и я таким когда-то был…» – мечтательно глядя на неофита, думает даже тот, кто никогда таким не был.

Общение у неофитов лучше всего строится друг с другом. И не важно, к какой конфессии они принадлежат. Обсуждая различия и недостатки, неофиты говорят преимущественно о себе. 95% всех религиозных полемик и споров в современном мире приходится на долю неофитов.

А они кусаются?

Кто-нибудь наверняка возразит: «Позвольте! О чем это вы?! Известно, что последователи религий всегда были охвачены враждой друг к другу! Враждой жестокой и беспощадной! Разве неофиты не имеют к ней отношения?» И да, и нет. Враждебность и агрессивность не свойственны неофитам «по природе». Они изначальные спутники людей, считающих свою религиозность врожденной, родовой, естественной.

Первобытный человек не ощущал личной близости с богами. В его представлении они были связаны с племенем: землей, на которой оно обитало; укладом, по которому жило. Люди соседних племен виделись ему не просто прислужниками демонов, а нелюдями – порождениями Хаоса, которых пристало лишь покорять или уничтожать. С развитием религии как опыта сверхъестественного эта установка не исчезла, а отошла на второй план, став основой низовой фольклорной культуры. Именно в людях, для которых религия есть что-то свое, родовое, естественное, НАШЕ, рождается яростное неприятие чужого как враждебного, ИХНЕГО. Неофиту, открывшему в себе абсолютную реальность сверхъестественного, такие радикальные противопоставления чужды. Его попытки всех обличить и разубедить основаны на стремлении всех ОБЪЕДИНИТЬ. Агрессией он заражается лишь от «этнических» верующих.

Правда, болезнь легко распространяется, когда к ней есть предрасположенность, а она-то присутствует здесь в полной мере: всякий неофит обречен на лицемерие. Неумение разобраться в себе, незнание основ собственной веры заставляют его копировать окружение. Он повторяет всё: слова, мысли, жесты, поведение. Долгое время нужно на то, чтобы сформировать свой взгляд, свой характер, научиться воплощать собственный изначальный выбор в своих поступках.

Острой враждебностью к инаковерующим отличаются, правда, еще прозелиты: люди, сменившие религию не ради достоинств новой, а из-за недостатков старой. Сжигая за собой все мосты, оказавшись в «чужом» краю, прозелит хуже всех отзывается о своей прошлой вере, злее всех нападает на ее представителей.

Общение с прозелитами также способно повредить чистоте характера неофита. И эта опасность реальна, потому что именно неофиты склонны заниматься прозелитизмом. Их азарт жаждет быстрых результатов. Слабость духовного опыта, поверхностность знаний заставляют неофита обсуждать с собеседником лишь внешние стороны веры, компенсировать нехватку содержательных аргументов воззваниями к «здравому» смыслу, апелляциями к «естественным» истинам. Все это может повлиять лишь на человека несформировавшихся взглядов, неудовлетворенного жизнью, склонного во внешнем искать причины своих бед. Именно такие люди в основном оказываются прозелитами. Но, увы, победа неофита над прозелитом, как правило, является пирровой!

Обратившийся прозелит начинает злостно использовать неофита: он стремится восполнить свои слабости его силами; непрестанно жалуясь на прошлых обидчиков и весь белый свет, он требует мести за свои страдания и уверен, что неофит обязан до гроба его опекать. Такая ноша не по силам неофиту, но гордыня и гипертрофированное чувство долга не позволяют признать, что победа обернулась поражением. Не способный побороть накапливающуюся злость, он выплескивает ее во внешний мир. Веря прозелиту, скорее из долга, нежели из чести, неофит обрушивает свой гнев на его былое пристанище.

Однако простота и искренность неофита не обречены приносить лишь печальные плоды: всякий неофит со временем «вырастает» в должную меру сдержанности и ответственности, но лишь под опекой опытного духовного наставника внутри деятельной общины.

Что же у нас происходит?

Что происходит с Православием в России последние годы?
Стоят ли перед приходами общие проблемы и, если да, то в какой степени к ним причастны неофиты?

Проблемы, конечно, есть и весьма серьезные. Это и неустроенность приходской жизни, и нехватка устойчивых общин, тотальное религиозное невежество, отсутствие продуктивного диалога с внешним миром и налаженной социальной работы. Но, пожалуй, самая крупная проблема современной Церкви, связанная со всеми перечисленными, – возникновение в ее лоне сообществ, объединенных одним деструктивным умонастроением, лишь формально связанным с Православием. О реальных масштабах этого явления сегодня только-только начинают говорить всерьез.

Именно в контексте обсуждения данной проблемы чаще всего раздаются упреки в адрес неофитов, но дело вовсе не в «неофитах» или «неофитстве» (что, в общем-то, одно и тоже). Суть проблемы в том, что распространившееся сегодня повсеместно деструктивное идейно-эмоциональное расстройство обладает всеми признаками массового синдрома. Синдрома, охватывающего людей вне зависимости от их возраста, времени пребывания в Церкви или уровня образования.

Попытки применить психологические и психиатрические знания к данной проблеме уже предпринимались. Например, в статье Д.Н. Дурыгина «О религиозной паранойе и религиозной истерии» показано, как современные приходские беды объясняются традиционными для «холериков» и «меланхоликов» расстройствами: «шизофренией» и «истерией».

Однако все авторы, реагирующие на эту проблему, изначально допускают одну неточность: они неверно определяют область происхождения болезни. В публикациях, объясняющих «неофитские» огрехи духовной халатностью христианина, их главной виновницей выставляется личная воля; отсылка к особенностям и расстройствам психики снимает с воли полноту ответственности, но продолжает определять индивидуальное начало причиной всех бед. Таким образом, в обоих случаях истоки проблемы относятся к сфере частного. На деле же мы стоим перед фактом именно массового синдрома: расстройства, возникающего в аномальной ситуации у всех ее участников, и лишь первоочередно проявляющемся у людей с проблемной психикой.

Данный синдром развивается на почве острых переживаний людьми своей причастности к Православию, а его напряженность связана с сомнениями о возможных условиях и степени этой причастности. Его вполне можно назвать «синдром неофита». Нужно лишь оговориться сразу: между простым неофитом и человеком, впавшим в одноименный синдром, такая же пропасть, как между ребенком и взрослым, страдающим задержкой развития.

«Синдром неофита» строится на темах, традиционно волнующих «молодых» христиан, однако, доведенные до гротескной крайности, они сами становятся локальными синдромами – составляющими одного обширного расстройства.

Я все про все знаю! — «Синдром Кассандры»

Кассандра – персонаж древнегреческой мифологии. По преданию, влюбленный Аполлон наделил Кассандру даром пророчества, но, будучи отвергнут, проклял возлюбленную, после чего люди потеряли веру к ее словам. Трагический образ бескорыстной прорицательницы, стремящейся открыть правду беспечным и равнодушным согражданам, нашел свое отражение во многих литературных шедеврах.

Страдания Кассандры близки любому неофиту. Решившись на главный выбор своей жизни, приблизившись к истоку мироздания и совершеннейшей истине, неофит пребывает в радостной беспечности блаженного всеведца. Все ему видится простым и ясным (как в своей жизни, и в жизни близких, окружающих, мира). И он охотно дарит свое знание всем подряд. Но вот беда! – никто его не слушает или не хочет слышать! Жизнь проходит мимо, игнорируя все его советы, и в ней при этом ничего не прибавляется и не убывает.

Для нормального неофита, опекаемого опытным наставником, подобный ход вещей – лишний повод задуматься о себе, очередной шаг к созидательной самодисциплине. Однако у многих такое состояние перерастает в настоящий синдром: нервозное настроение, определяющее жизнь. Православные Кассандры не знают покоя: на каждом шагу, о любой мелочи слышится их пророческий гвалт. В масштабах Церкви эти голоса заглушают любую разумную проповедь, всякое содержательное слово о вере. Но дважды горе тем, кто оказался запертым с подобной «кассандрой» под одной крышей.

Зачем это нужно?! — «Синдром Угрюм-Бурчеева»

Череду глуповских градоначальников у Салтыкова-Щедрина завершает «властный идиот» Угрюм-Бурчеев. Отрезав себе палец по прихоти высокого начальника и получив за это в управление город, он тут же начинает перестраивать его по своим представлениям.

Вот как автор описывает характер этого ужасного героя:
«Как человек ограниченный, он ничего не преследовал, кроме правильности построений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, – вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стремился. … Разума он не признавал вовсе и даже считал его злейшим врагом, опутывающим человека сетью обольщений и опасных привередничеств. Перед всем, что напоминало веселье или просто досуг, он останавливался в недоумении. Нельзя сказать, чтоб эти естественные проявления человеческой природы приводили его в негодование: нет, он просто-напросто не понимал их. … Подобно всякой другой бессознательно действующей силе природы, (он) шел вперед, сметая с лица земли все, что не успевало посторониться с дороги. «Зачем?» – вот единственное слово, которым он выражал движения своей души».

Каждый неофит – отчасти Угрюм-Бурчеев. Недоумение не покидает его всякий раз, когда он сталкивается со свободой в жизни. Все, что не соответствует его ожиданиям, не отвечает взглядам, кажется ему нелепым и чуждым. Ничего не зная толком о монашестве, неофит хочет, чтобы мир по команде стал одним монастырем. Он уверен, что все люди должны довольствоваться естественным счастьем: быть непрестанно наедине с Богом. Сам православный Угрюм-Бурчеев отчего-то пренебрегает таким уединением: не замечая этого, при любой возможности он стремится быть в гуще событий, чтобы водить по сторонам невидящим взглядом и удивленно спрашивать «зачем?»

Это недоумение рассеивается, когда неофиту удается создать что-то стоящее в своей новой жизни, то, чем можно по-хорошему гордиться. Но в то же время такое состояние может перерасти в синдром, который превращает христианина в натурального Угрюм-Бурчеева. Тогда человек годами живет одинокой, бесплодной жизнью, пребывая в «святом» неведении, зачем нужна свобода в мире. Мало того, он еще начинает всячески стремиться к власти, чтобы любой ценой ограничить свободу во всех ее проявлениях. Сфера его интересов неуклонно сокращается, внимание притупляется, энтузиазм рассеивается как дым. «Район, который обнимал кругозор этого идиота, был очень узок; вне этого района можно было и болтать руками, и громко говорить, и дышать, и даже ходить распоясавшись; он ничего не замечал; внутри района можно было только маршировать».

Крепость тоже я?!(c) — «Синдром национального покаяния»

Смешение таких значений понятия «покаяние» как «раскаяние» и «разочарование», а также излишне острое противопоставление таких его свойств как «необходимость» и «обязанность» превратно влияют на религиозную жизнь. С этим сталкиваются все христианские сообщества. В предельной форме эта проблема порождает соблазн национального покаяния. Идею не новую и не являющуюся православным изобретением, как думают некоторые. Еще в 1950 году К.С. Льюис предостерегал от ложного национального покаяния молодых англиканцев.

«На первый взгляд сама мысль о национальном покаянии так отличается от пресловутого английского самодовольства, что христиан, естественно, влечет к ней. Особенно привлекает она множество старшекурсников и молодых священников, охотно верящих, что наша страна разделяет с другими странами бремя вины за военные беды, а сами они разделяют это бремя с ней. Как и в чем они его разделяют, мне не совсем понятно. Почти все они были детьми в ту пору, когда Англия принимала решения, ставшие причиной в нынешних наших несчастий. Наверное, они каются в том, чего не совершали.
Что ж, если это и так, вреда тут вроде бы нет: люди редко каются в содеянном, пускай уж хоть в чем-нибудь покаются. Но на самом деле, как я убедился, все обстоит несколько сложнее. Англия - не сила природы, а сообщество людей. Когда мы говорим о ее грехах, мы имеем в виду грехи ее правителей. Молодые каются за ближних - чем не ближний, скажем, министр иностранных дел! Покаяние же непременно предполагает осуждение. Главная прелесть национального покаяния в том, что оно дает возможность не каяться в собственных грехах, что тяжко и накладно, а ругать других. Если бы молодые поняли, что они делают, они вспомнили бы, надеюсь, заповедь любви и милосердия. Но они понять не могут, потому что называют английских правителей не «они», а «мы». Кающемуся не положено миловать свой грех, и правители тем самым оказываются за пределами не только милости, но и обычной справедливости. О них можно говорить все что захочешь. Можно поносить их без зазрения совести и еще умиляться своему покаянию».

Однако трактовки национального покаяния в России наших дней и Англии середины прошлого века при внешнем сходстве разнятся. Во времена Льюиса идея национального покаяния знаменовала стремление избавиться от тяжести прошлого, поиск возможностей для страны начать с чистого листа новую главу своей истории. Она не предполагала перемену государственного строя, отречение от каких-либо значимых этапов национальной истории. В России идея национального покаяния неизбежно порождает призывы к реконструкции былого, восстановлению страны в рамках некоего священного прошлого. В Англии стремление к национальному покаянию было свойственно умеренно-либеральному сознанию, у нас же прямо наоборот – радикально-консервативному.

Однако трагедия, пережитая Россией в XX веке, была столь велика и продолжительна, а события, знаменовавшие ее начало, столь ужасны, что обращению к идее национального покаяния сопутствует напряжение, обеспечивающее нервное расстройство любому, даже самому сильному характеру.

Русский синдром национального покаяния по-настоящему страшен: и старые, и молодые, доводя друг друга до исступления, каются в событиях, произошедших минимум за полстолетия до их рождения, гневаются на тех, кто не разделяет их истерию, пренебрегают настоящим, стремясь повернуть историю вспять. Вдвойне плачевен этот синдром тем, что такое состояние исключает возможность объективного анализа прошлого, действенного устранения его тяжелых последствий, и в этом оно лишь потворствует – теперь уже вековым! – болезням России.

— А гори оно все, синим пламенем!!! — «Синдром Герострата»

Завышая свою значимость, не видя в происходящем вокруг никакого смысла, неофит рано или поздно приходит к мысли «скорей бы все закончилось!» Жизнь тяготит его. Приписывая своему отличию от других людей характер абсолютной значимости, неофит начинает верить, что достиг предельной полноты Церковного общения. Мир видится ему абсолютно безнадежным: люди не приняли Христа при боговоплощении, отошли от Христианства историей, не ценят свидетельств праведников… Что ж, да не будет им никакого знамения, кроме Иониного, никакого пророчества, кроме Откровения Иоанна Богослова! Неофит начинает ждать и желать скорейшего конца света.

Вслед за этим его самочувствие улучшается. Неофит уже не осуждает мир, он смотрит на него с жалостью и состраданием. Его жизнь вновь наполняется переживаниями. В вещах, раздражавших ранее, взору открываются соразмерность, значимость, красота. Но все это приобретает законченный смысл лишь в связи с приближающимся крахом. Глядя на образы мира, неофит думает: «Да, все это сгорит в огне вселенского пожара! Ничего из этого не пощадит разрушительная сила!» Особое, новое удовольствие неофиту доставляет возможность ощущать себя носителем уникального знания, вера, что все уже предрешено и ничего нельзя исправить.

В древнегреческой истории есть загадочный персонаж – Герострат. В 365 г. до н.э. он поджег храм Артемиды в Эфесе – величайшее произведение античного таланта. Хронологи сообщают, что Герострат желал прославиться: войти в вечность любой ценой, хотя бы и через разрушение великой красоты.

Поступок Герострата спустя столетия вызывает не только гнев, но и удивление: что должен был чувствовать человек, совершивший подобное? В 1939 французский философ Жан-Поль Сартр публикует сборник новелл «Стена» с рассказом «Герострат». Его герой – Пьер Гильбер – слабый, закомплексованный человек, одержимый манией величия, испытывает отвращение к миру людей. При этом его будоражит образ Герострата. Пьер решает в назначенный день убить из револьвера нескольких прохожих, после чего публично застрелиться.

В ожидании «часа Х» Гильбер не страдал и не испытывал страха:
«Мне стало казаться, что судьба моя должна быть короткой и трагичной. Вначале это слегка пугало меня, но потом постепенно я привык. Конечно, если смотреть на все определенным образом, то это жестоко, хотя, с другой стороны, это приносит мгновения необыкновенной яркости и красоты. Теперь, выходя на улицу, я ощущал в своем теле странную неудержимую силу. Со мной был мой револьвер - штука, которая взрывается и производит шум. Но не он вселял в меня уверенность, я сам был существом из породы револьверов, гранат и бомб. И я тоже в один прекрасный день, в самом конце моей бесцветной жизни, взорвусь и освещу мир яростным и кратким, как вспышка магния, светом».

Образ Гильбера будто писан с нынешних православных апокалиптиков. Их переживание близости конца света также сопровождается ощущениями собственной значимости, полноты существования. Сартр отразил важную вещь: ожидание скорой гибели миру – лишь обратная сторона чаяния собственной смерти. За всей этой эсхатологической бравадой скрывается предельное уныние и отчаяние чего-либо достичь и привнести в этот мир. Понимания и признания этого не хватает церковным «геростратам». Пропуском на Страшный Суд для любого является смерть. Словами «не все умрем, но все изменимся» Павел открыл, что с «последней трубой» воскресшие мертвые и преобразившиеся живые ОБЪЕДИНЯТСЯ и СРАВНЯЮТСЯ. Поэтому страстное ожидание Апокалипсиса – упадок духовной жизни, а вовсе не взлет.

«Геростратов» сегодня успешно используют в политических играх сомнительные силы земельно-картофельных цветов. И это вполне закономерно: видение «знамений времен» приходит к человеку уже после того, как он впадает в эсхатологический синдром. Поэтому под него можно подогнать любое объяснение, найти связь с любым значимым событием.

Положение того же Гильбера устойчивее позиции православного Герострата: стремясь доказать свою значимость отрицанием ценности мира, последний, по сути, впадает в богоотрицание. Ссылки на Апокалипсис лишь свидетельствуют, что больной синдромом ставит себя на место Бога. Сказано: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один».

Уместным будет здесь вспомнить строки Феликса Кривина:

А Герострат не верил в чудеса. Он их считал опасною причудой.
Великий храм сгорел за полчаса, и от него осталась пепла груда.

Храм Артемиды. Небывалый храм по совершенству линий соразмерных.
Его воздвигли смертные богам – и этим чудом превзошли бессмертных.

Но Герострат не верил в чудеса, он знал всему действительную цену.
Он верил в то, что мог бы сделать сам. А что он мог? Поджечь вот эти стены.

Не славолюбец и не фантазер, а самый трезвый человек на свете –
Вот он стоит. И смотрит на костер, который в мире никому не светит.

Здрасьте, я – гуру из Бобруйска! — «Синдром бодхисатвы»

Последняя из активных составляющих «синдрома неофита» – «синдром бодхисатвы». Буддизм «Большой Колесницы» учит, что некоторые люди, достигшие понимания Нирваны – возможности прерывания страданий, добровольно остаются в мире, чтобы учить истине. Это – бодхисатвы. Они полны покоя, терпения и сострадания.

Пройдя через унижение национального покаяния, переболев горячкой Герострата, неофит нехотя признает наличие у мира собственного существования, а у окружающих его людей свободы воли. Неофиту приходиться затаиться и он пробует себя в роли «бодхисатвы». Нет, он не просто надевает маску, он начинает смотреть на мир глазами, полными сострадания. На любое событие, любое обращение дня сегодняшнего он отвечает сочувствующей улыбкой. Жизнь выравнивается: неофит уже не кидается на окружающих с пророческими откровениями, не стремится навязать им свои шаблоны, не ждет их скорой смерти. Лишь иногда его взгляд его взгляд подергивается поволокой, в голосе появляются интонации таинственности и он начинает изъясняться намеками и полуоговорками. Неофит продолжает воспринимать себя носителем божественной мудрости. Перестав навязываться всем и каждому, «бодхисатва» терпеливо ждет, кому бы открыть свое исключительное знание, с кем бы поравняться, чтобы расширить круг избранных.

Это тихое расстройство малоопасно, но только если «бодхисатва» живет обособленно от своего тематического круга. Стоит ему начать общаться с людьми, предрасположенными к его влиянию, как шаткое равновесие рушится: он становится катализатором очередной аномальной ситуации, инициатором развития у окружающих всех описанных синдромов.

Кто виноват?

С уверенностью сказать, что породило описанный синдром, могут лишь компетентные психологи и социологи. Несомненно, что он берет начало в особой социально-политической ситуации, переживаемой сегодня нашей страной, и напрямую увязан с ее историческим прошлым. Причиной же того, что массовое психическое расстройство приобрело именно указанные формы и разрослось до своих современных масштабов, можно указать саму Церковь, вернее, ту политику, которую она проводит последние 11-13 лет.

С момента появления в нашей стране гражданских свобод, церковная политика сосредоточилась в основном на количестве прихожан. Высокая посещаемость храмов была определена основным критерием успеха деятельности Церкви. Сегодня очевидно, что это был серьезный просчет: ажиотаж вчерашних советских людей к религии был поспешно воспринят должным, неизбежным и неизменным. Поэтому, вместо формирования круга сдержанных, здравомыслящих, современных людей как основы церковного сообщества, приоритетной задачей Церкви было выбрано построение и расширение системы внутреннего управления. Ожидалось, что остальное «приложится», но вместо этого массовый интерес к Православию и авторитет Церкви стали снижаться.

Резкое падение популярности – реальность, с которой трудно смириться. Первая реакция в таких условиях – стихийное желание «вернуть все, как было». Вот и в РПЦ был выбран курс на возрождение потерянного интереса любыми силами. На самом высоком уровне Церковь стала искать поддержку у государства, стремясь повысить свой рейтинг на его авторитете и популярности. Для привлечения внимания светских людей к Православию стали использоваться ссылки на историческую значимость Православия и культивация внутреннего уклада обрядовой жизни. В рамках приходской политики отчетливое стремление Православия к монополии привело к тому, что в Церковь начали стекаться индивиды, ностальгирующие по советской унификации и диктату. Последние и стали идеальной средой для развития и распространения неофитского синдрома.

Многолетняя изоляция населения России от любых религиозных знаний и традиций привели к тому, что Православие стало восприниматься большинством граждан лишь с внешней, формальной стороны. Попутно этот формализм оказался поддержан и усугублен самой Церковью. В результате в сложных условиях современной жизни она не столько поддерживает своих прихожан, оберегая их от уныния и стрессов, сколько распаляет в них неоправданную самоуверенность, скрывающуюся под маской внешнего смирения, фактически поощряет недальновидность и узость мышления. Современные приходы – это, как правило, сообщества энтузиастов-дилетантов, которые даже не представляют, что в религиозной жизни может быть какой-то стандарт мышления, базовая степень таланта, обязательный уровень мастерства. На них процветают кустарщина и халтура: в хорах поют электрики, храмы оформляют учителя, воскресными школами ведают бывшие партийные функционеры. А уж церковной публицистикой вообще занимаются все, кому не лень. На всем этом наживается и использует в своих целях целая армия дельцов, политических проходимцев, да и просто жуликов.

При этом Церковь обладает эффективным инструментом для привлечения внимания людей и воздействие на их умы – мистикой. В Церкви творятся таинства, это знают все. А вот какой смысл они несут в себе и к чему должны побуждать, догадываются единицы. Большинство людей ходят в храмы «по старинке», воспринимают происходящее там действо недостижимым для понимания. Все это формирует идеальные условия для развития аномалий церковной жизни. Парадокс: Церковь снедает засилье внутреннего безумия, но она не в состоянии публично начать ему противостоять, поскольку тогда придется развеять стихийные, полуязыческие представления о христианстве подавляющей части паствы.

Самое занятное, но в тоже время и тревожное, что для людей, подверженных синдрому неофитства, рамки нормальной церковной жизни быстро становятся неудобны и тесны. Они начинают двигаться в двух направлениях: стремятся изменить под себя церковную жизнь и попутно создают стихийные объединения, призванные стать для них суррогатом «совершенной» Церкви. Многочисленные общества ревнителей православного благочестия; политические клубы, построенные на совершенно безумной идеологии; ролевые клубы казаков и скаутов – все они (по большей части) преследуют одну цель: стремление заполнить духовный вакуум, присутствующий в людях с искаженным пониманием Православия, открыть пространство для проявления отклонений, наличие которых не может быть приемлемо Церковью ни при каких обстоятельствах.

Это явление достигло сегодня феноменальных размахов: перечисленные аномалии, а также сопутствующие им ксенофобия, национализм, юдофобия, радикализм распространены настолько повсеместно, многими воспринимаются нормой церковного менталитета. Все это, конечно, негативно влияет на жизнь Церкви. Признаемся мы себе сегодня в этом или нет, но перед каждым православным в России стоит сегодня выбор: войти в круг людей, зараженных неофитским синдромом, или нет. И выбор этот стоит постоянно, его нужно делать ежечасно: всякий раз, когда ты приобщаешься к диалогу о Православии, слушаешь проповедь или заходишь в церковную лавку.

Что делать?

Приходится с прискорбием признать, что ни иммунитета, ни прививки, ни даже вакцины против «синдрома неофита» в нашей Церкви пока нет. Наблюдения показывают, что истовых носителей данного психического расстройства среди прихожан не так уж много, инициаторов и провокаторов, использующих его в своих (преимущественно корыстных целях) еще меньше, но проблема в том, что деструктивные взгляды, помноженные на болезненный энтузиазм – единственная религиозная позиция, которую озвучивает сегодня церковная общественность при глубокомысленном молчании иерархов. Искренних и здравомыслящих людей, у которых эти бредни вызывают отторжение и отвращение, более чем достаточно, но их ничего формально не объединяет. Доходит до того, что в таких условиях некоторые начинают тяготиться своей нормальностью, стыдиться ее.

Конечно, все убеждения зараженных синдромом смешны и нелепы, а их стремления к организации чаще всего рассыпаются из-за эгоизма и невозможности договориться друг с другом даже в мелочах. В этом своем положении они напоминают жука, упавшего на спину. Жук, лежа на спине, чрезвычайно активен: он щелкает челюстью, изо всех сил семенит ножками, но ему не за что зацепиться, и он обездвижен. Но стоит иметь в виду: если какая-нибудь веточка или ветхая и жухлая тростинка позволит этому жуку встать на ноги, он побежит, расправит прятавшиеся крылья, и его челюсти быстро найдут, чем себя занять.

Нужно признать, далеко не все люди, вовлеченные в эти аномальные круги, увязли в них настолько, что им требуются специальные реабилитация и адаптация для нормальной жизни. Многие попали туда по молодости, из-за невежества или были вовлечены родственниками и близкими людьми. Как уже писалось выше, на ранних порах неофитство и «синдром неофита» близки друг другу. Однако неофиты стремятся к иерархии и глубокому погружению в Православие, а люди, подверженные синдрому, наоборот, стремятся к предельной унификации и самовластию.

Необходимо признать, что перечисленные аномалии не свойственны только лишь православным людям, более того, они вообще никак напрямую не связаны с Православием и распространены на постсоветском пространстве во множестве проявлений и форм. Но именно православные чудики занимают среди всех остальных положение почетного мэйн-стрима, задающего стиль и формирующего моду.

Так что же делать? Для начала признать наличие серьезной болезни, это уже полбеды. Не на уровне отдельных заблуждений, а в качестве массового расстройства, которым заражены тысячи людей. Важно донести до людей мысль, что человек, впавший в синдром неофита, не останавливается на пути своего воцерковления, а отходит от него. Необходимо оперативно создать богословский катехизис, понятный простым людям, и, введя его в программы воскресных школ, объединить их в единую сеть. Привлечь внимание молодежи к Церкви, устраняя у нее комплекс недоверия к Православию, последовательно, без агрессии, не противодействуя чему-то, а просто рассказывая о Церкви без социально-политической нагрузки. Сделать все это серьезно, увлекательно, избегая заигрываний и попыток заговорить на молодежном сленге. Последовательно и повсеместно приобщать мирян к богословию, чтобы они осознали его как естественную, необходимую и неотъемлемую составляющую христианской жизни. Подобные меры обязательно вызовут уход некоторых людей из Церкви, который они постараются сделать заметным и шумным. Но это будет та вынужденная жертва, на которую придется пойти ради предотвращения большего раскола. И все это начнет работать лишь тогда, когда теологи начнут более практично подходить к своей работе, поняв, что богословие – нечто большее, чем высказывание собственного мнения, что оно подразумевает отделение общего от частного и главного от личного. И снова повторюсь: главное внимание придется сосредоточить на диалоге с творческой молодежью, которая будет создавать завтрашний день, а не просто пребывать в нем. А для этого необходимо отказаться от популярного сегодня стремления к количеству без заботы о качестве. Ведь именно личности проявляют себя в соборной жизни.

Необходимо привить людям знание о том, что основой пребывания в Церкви является дисциплина и, в первую очередь, дисциплина ума, то, чего у нас сегодня не наблюдается вовсе. Петр Чаадаев в первом «Философическом письме» рекомендовал своей собеседнице: «Отдавайтесь безбоязненно душевным движениям, которые будет побуждать в вас религиозная идея: из этого чистого источника могут вытекать лишь чистые чувства». Похоже, сегодняшний день опровергает эти слова классика.

См. статью Георгия Дублинского «Осторожно, неофит!», опубликованную в газете «Православное слово» (Нижний Новгород) №21 (202) ноябрь 2001, размещенную в Интернете по адресу http://ww.zavet.ru/blog/index.php?itemid=183
См. ответ на статью Г. Дублинского Сергея Гвоздева «Апология неофита», опубликованный в «Православном слове» №21 (202) ноябрь 2001, размещенный в Интернете по адресу http://www.pagez.ru/items/005.php
См. статью игумена Петра (Мещеринова) «О неофитстве», размещенную в Интернете по адресу http://www.reshma.nov.ru/alm/pr_sov/ig_petr_neofit.htm
Дурыгин Д.Н. «О религиозной паранойе и религиозной истерии» http://www.ihtus.ru/39.shtml
Салтыков-Щедрин М.Е. История одного города. Господа Головлевы. Сказки. Л., 1974, с. 181
Салтыков-Щедрин М.Е. Там же.
Статья К.С. Льюиса: http://www.invictory.org/lib/2005/04/klaiv8.html
Сартр Ж.П. Тошнота: Роман; Стена: Новеллы, Харьков: Фолио, 1998, 275 стр. Текст рассказа размещен в Интернете по адресу http://sartre.hpsy.ru/publication.php
Феликс Кривин, «Ученые Сказки» Издательство «Карпаты», Ужгород 1967. Стихотворение размещено в Интернете по адресу http://www.litera.ru/stixiya/authors/krivin/a-gerostrat-ne.html

Неофит (от греч. neophytos – новообращенный) – новообращённый к вере.
Это время небывалого духовного и эмоционального подъёма, человек в этот момент как бы по-новому открывает для себя мир, обретя его Творца; находит истинный смысл жизни в мире суеты и призрачного счастья.

Ныне это слово подчеркивает преувеличенную ревность и неопытность.

Японская поговорка гласит: «Когда в семье рождается ребенок, вся семья учится говорить». Перефразируя, можно, к сожалению, сказать: «Когда в семье появляется христианин, все его близкие становятся мучениками».

Считается, что неофит – это человек, не пробывший в Церкви десяти лет. Но дело вовсе не только во времени. Неофитом можно остаться на всю жизнь. Этот период можно сократить. Все прошли через этот отрезок времени, кажущийся тебе таким возвышенным и прекрасным. Прекрасным, потому что Господь подает новокрещенному, воцерковляющемуся человеку, залог Святого Духа. Но вот людям, окружающим нас в этот период нашего духовного младенчества, небо с овчинку кажется от мнимо ревностных наших деяний. Вообще неофитство существует, сколько стоит Церковь. История сообщает нам немало фактов о неумеренно восторженных христианах, творящих вред себе и другим. У некоего старца был ученик, который страстно возжелал мученичества. Напрасно старец вразумлял его. Тот и слушать не желал. Благослови на мученичество, и все тут! он пошел в пустыню, набрел на сарацинов, и, не выдержав пыток, отрекся от Христа.

Сама по себе восторженность неплоха. Но в духовной жизни она может быть страшна. Казалось бы, восторженность должна свидетельствовать о мягкости души человека. Но душа неофита крепка, как гранит, и глуха, как гроб. На все случаи жизни у него имеются правила, на любую человеческую боль – прописные истины. Но его истина убивает, а не животворит, уводит в рабство, а не делает свободным. Неофиты по своему относятся к греху. С уст их не сходят слова: простите меня, грешную, «аз есмь пучина греха». Но когда они узнают, что их ближний делает что-то, что не вмещается в их благочестие, они превращаются в того самого должника, который за свои сто динариев готов был задушить. «Как! Ты держишь дома собаку? Это же скверное животное! Тебе нельзя причащаться!» «Ты постоянно болеешь, видно, у тебя много грехов. Тебе надо покаяться!» Я вполне готов предположить, что Книгу Иова они не читали, и о друзьях Иова они не слышали. Но о русских православных святых, которые болели всю жизнь и от слабости иной раз не могли пошевелить рукой, должны бы знать.

Какая бы давняя дружба не скрепляла вас с неофитом, все рушится в один момент, когда он узнает о вас нечто. Это может быть все что угодно. От ношения платья с открытыми плечами до смотрения телевизора. Тогда вашу дружбу уже ничто не спасет. Неофит влюблен в себя. Он обожает свою праведность. Ко всему прочему, он – пророк. Да, да, он знает волю Божью! Воля Божья – это то, что он делает. Он никогда не скажет: прости, я тебя сильно подвел из-за своей невнимательности. Нет – это воля Божья была мне проспать, поэтому я не успел. Все другие для неофита– существа низшего сорта. А если уж этот другой не христианин, то это вообще даже и не человек, а так, грязь.

Неофит любит играть в послушание. Книгами о послушании завалены все церковные лотки. Напитавшись этой литературой, которую в прошлом старец-духовник не каждому монаху давал, «подвижник» принимается устроять у себя собственный Афон. Способен ли какой-нибудь грех привести неофита в чувство покаяния? Даже впадая в откровенные грехи, такие как блуд, человек с подобным устроением души умудряется оставлять за собой право осуждать других.

Рассказ из Патерика: «однажды Макарий Великий с учеником шел по пустыне. Ученик опередил Макария, и ему повстречался жрец местного языческого капища с вязанкой хвороста на плечах. Он обратился к жрецу: «Куда идешь, бес?», за что и был крепко избит. Когда подошедший Макарий учтиво поздоровался со жрецом, тот удивленно спросил: «Почему ты, будучи христианином, приветствовал меня? Тут проходил до тебя один, тоже христианин. Так он стал ругаться, и я избил его до полусмерти». «Я вижу, ты добрый человек, и добро трудишься, только не знаешь, для чего ты это делаешь», – ответил Макарий Великий. После этих слов жрец крестился и стал христианином». В жизни, к сожалению, нам чаще попадаются ученики, а не Макарий.

Такие неофиты доставляют много скорбей окружающим и в первую очередь своим домашним. Людям, далеким от Церкви, они затрудняют дорогу в нее. Человек, искренне интересующийся религиозной жизнью, увидев такого святошу, по нему сделает заключение о всей Церкви. Конечно, можно ему долго объяснять что, о Христианстве мы должны судить по христианским святым, а не по первому попавшемуся прихожанину. Что в жизни все гораздо сложнее. Или наоборот проще.

Серафим Саровский говорил: «Стяжи Дух мирен и тысячи вокруг тебя спасутся». Господь любит каждого из нас и о каждом печется, призывая к смирению.

Георгий Дублинский

В СМИ, исторической, художественной и религиозной литературе можно встретить термин "неофит". Разберем, что конкретно означает это понятие, а также характеристику одноименного синдрома.

Значение слова неофит

Понятие происходит от древнегреческого νεόφυτος, что значит "недавно насажденный". В самом общем значении неофит - это новый член, новообращенный приверженец какой-либо религии, религиозного течения.

В истории этим термином определяли:

• новых адептов тайных собраний - например, древнегреческих элевсинских мистерий - культов олимпийских богинь плодородия Деметры и ее дочери Персефоны;
• принявших крещение христиан, которые в период с Пасхи до Антипасхи (в значении "напротив", а именно - первое воскресенье после празднования Пасхи) носили белые одеяния;
• новопостриженных монахов в различных монашеских орденах.

Также греческое слово неофит означает:

• новичка в абсолютно любой деятельности;
• растение, только что обосновавшееся в какой-либо локации.

Имя Неофит

Кроме всех перечисленных значений, Неофит - греческое мужское имя. Его принимали многие епископы, патриархи, архимандриты, монахи Элладской (Греческой), Болгарской, Русской, Александрийской православных церквей, в частности:

• иеромонах Неофит, умерший в 1727 году, главный труд его противораскольнической деятельности - "Поморские ответы";
• епископ Греческой православной церкви Неофит Каристский (1790-1851), бывший участником Элладского освободительного движения;
• отшельник Неофит Кипрский (1134-1214) - основатель одноименного монастыря на острове Кипр;
• Неофит Урбнисский, умерший в 587 году, - это имя принял бывший полководец Омар (Персия), признанный позже великомучеником;
• архимандрит Неофит (Осипов) (1875-1937), канонизированный в 2009 году.

Что такое неофит? Это и составная часть некоторых топонимов - названий болгарских сел Неофит-Рильски (Варненская область) и Неофит-Бозвелиево (Кырджалийская область).

Что такое синдром неофита

Синдромом неофита или неофитства в теории религии называют излишнее рвение, импульсивность, которое наблюдают именно у новообращенных последователей. Это в какой-то мере психическое расстройство радикалов, которые, обретя другой смысл жизни, готовы ради него пожертвовать всем, что у них есть - имуществом, семьей, благополучием, любимой прежде деятельностью, интересами и даже собственной жизнью.

Такой неофит - это человек, считающий, что именно ему открылся смысл религиозного учения, что именно он обязан пролить свет знания на более размеренных и спокойных последователей веры или культа. Однако это ему, в отличие от мирных верующих, не хватает опыта, знаний, гибкости ума, которые помогают в полной мере постичь учение, догму.

Данный неофит - это прежде всего максималист, впадающий в крайность. Сегодня такие люди жертвуют огромные суммы нищим, нуждающимся, являются образцами меценатства, а завтра "сжигают" силой своей ненависти и агрессии всех, кто в чем-то не согласен с их взглядами.

Опасность, которую таит в себе синдром неофитства

Многие граждане, которых охватил такой синдром, часто оказываются без жилья, семьи, средств к существованию, увлекшись учением той или иной секты. Известно огромное количество случаев, когда недобросовестные лидеры околорелигиозных течений сколачивали целые состояния из пожертвований таких вот неофитов. Но это еще не самая страшная опасность.

Как показывают исследования, во многих громких терактах последних лет участвовали именно мусульманские неофиты. Новообращенные очень ценятся экстремистскими группировками - они не выделяются среди местного населения, но при этом агрессивны, решительны, способны на любые жертвы.

Определены группы риска - люди, которых с большой вероятностью могут завербовать экстремисты, сделав их неофитами-террористами:

• асоциальные личности, склонные к протесту против общества, - нередко они уже являются адептами радикальных группировок;
• граждане с серьезными материальными трудностями - как правило, они винят в своих бедах власть, общественность;
• люди, на которых вербовщики сумели насобирать серьезный компромат, коим их шантажируют в своих целях;
• фанатики религии - психологически обработав эти личностей, экстремисты могут направить ход их мыслей в нужное направление - пострадать за веру.

Понятие "неофит" разъясняется как в ряду принципиально близких, так и весьма отдаленных значений. Синдром же неофита главный смысл имеет один - разрушительное воздействие как на личность, так и на ее поступки.

О Неофитстве

Что оно такое? Неофитство есть такое младенческое состояние, когда человек только входит в Церковь. В этом начальном периоде церковной жизни неофитство вполне законно и терпимо как болезни роста и детское восприятие мира у малышей, растущих и воспитывающихся. Беда начинается тогда, когда человек в неофитстве «застревает». Ап. Павел пишет: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое» (1 Кор. 13,11). Так вот, неофитство есть именно «неоставление младенческого». Представьте себе взрослых, бородатых дяденек или дородных тетенек, сидящих в песочнице, пускающих слюни, играющих в куклы и по-детски друг с другом общающихся.

Давайте разберем кратко это явление. В неофитстве есть, безусловно, положительный импульс. Неофит – человек, который познал если не Бога, то то, что Он есть, и действует через Церковь. Следствием этого является горячая вера, ревность по вере, максимализм. Сами по себе эти качества замечательные – но в неофитстве они младенческие, они нуждаются в развитии, осмыслении, обогащении, корректировке, - окультуривании, я бы сказал, на что и должен быть направлен труд неофита и его духовника; если же нет этого взросления, человек «застревает», получаются следующие ошибки:

1)неофит «разносит» загробное спасение и земное течение жизни. Норма нашей веры – что спасение начинается здесь, - не в смысле только трудов, а именно в религиозной жизни души. Душа уже здесь живет Богом, чая смерти как полного осуществления уже имеющейся жизни в Св. Духе, как рождения в полноценную жизнь вечную; и все труды предпринимаются, как мы уже сказали, в виду получения духовного плода уже здесь (Свт. Феофан: Богообщение, хоть в малой степени, должно обязательно быть именно сейчас). (По св. Отцам: залог спасения). Неофит под предлогом, неправильно, максималистски понимаемой «грешности» и «недостоинства», земную эту часть духовной жизни умаляет; отсюда:

2)Стремление обрести «гарантию спасения» (не залог, как предощущение – залог ведь ничего не гарантирует, его можно и лишиться). Эта гарантия полагается в форм о церковной жизни. Мы уже говорили, что форма в Церкви – лишь «обряжение» жизни Духа; нет Духа – бесполезны формы; неофит же к Духу «здесь» относится недоверчиво; поэтому он ищет опереться на устойчивые сложившиеся формы. Отсюда неумеренная «борьба за Православие», понимаемое как консервирование исторически сложившегося внешнего чина Церкви; отсюда – покривление отношения, я бы сказал, завышенное магическое понимание правила, послушания, Иисусовой молитвы и прочих частных вещей. Неофит думает: вот вдамся в полное послушание – и точно спасусь, или – вот, буду неукоснительно соблюдать правило – и спасение гарантировано. Но гарантии спасения, так понимаемой, внешней, формальной – нет. Есть процесс жизни – сложный, болезненный, процесс личного, «под свою ответственность» стяжания Духа Святого, этого Единственного залога спасения – но не гарантии, типа «страхового полиса».

3)Неофиту очень свойственны две вещи: болезненное осуждение всех и вся, - ибо все мы, так или иначе, сталкиваемся с нарушениями внешних форм; вот эти нарушения вызывают крайнее осуждение. Ярче всего это качество неофита видно из его отношения к не-православным людям. Неофит уверен в их погибели, и даже часто злорадно желает ее всем, что проявляется, в частности, в построении высчитываемых конструкций типа: ага, пошлив Норд-Остнечистивцы, вместо того, чтобы молиться – вот вам; или: ага, теракт в Америке – так вам и надо, антихристы. Неофит занимает крайне жесткую позицию в отношении всякого церковного разномыслия типа экуменизма, модернизма и проч., в то время как опыт свидетельствует, что нормой правильной христианской жизни является все большее со временем помягчение к носителям этих явлений, - разумеется, с трезвым пониманием их сути, и без того, чтобы ввергаться в них. Вторая вещь – полное отсутствие необходимейшего для спасения внутреннего расположения – смирения. Напомню вам, что смирение – это не то, когда тебя унижают или над тобою издеваются, а ты этому способствуешь или это попускаешь. Смирение – это религиозное чувство, когда Дух Святой приносит в душу мир и истину. Т.е. совершенно отчетливое чувство, осознание, кто я такой, каково мое место в мире. Смирение – это правда о себе, об отношениях с Богом, миром, другими людьми. С нашей стороны, смирение начинает стяжеваться нравственной в этом направлении деятельностью, в основе которой, в начале которой лежит осознание своей меры, т.е. когда человек всеми силами добивается с помощью Божией, истинного осознания себя и всех своих отношений. Неофит этого не имеет. Он с легкостью решает за Бога, кого Он спасет, кого нет; он скор на осуждение других людей, на суждение об их внутреннем состоянии, об их участи; он твердо знает, что правильно, а что неправильно в Церковной жизни; и т.д.; и за всем этим он не видит себя. Неофит поэтому лишен и покаяния, - оно у него заменено самоугрызением, ложным самоуничижением, которое он считает смирением; все это сочетается с тяжестью неофита для всех его ближних. (Напомню в способах, что покаяние – религиозное чувство и делание, в основе которого лежит то же смирение – т.е. правдивое видение себя, своей падшести, но и своей меры, своих отношений к Богу и миру. Если же человек себя не видит именно правдиво, с учетом всего, что есть как раз свойство смирения, то и покаяния у него нет, а есть лишь имитация, подмена его, кстати, губительно действующая на психическое здоровье).

4)Отсутствие смирения очень ясно видится из того, что когда неофитствующий читает Св. Отцов (а он только их и читает, потому что все иное, внешнее, вся культура, социум неофитом отвергаются как греховное, недуховное, неправославное), он «как свое» воспринимает с одной стороны высочайшую меру избранников Божиих – и думает: вот буду подвизаться и увижу Божественный Свет, - с другой стороны, по своей фундаментальности зависимости от внешнего, самое это подвизание – христианский подвиг полагает исключительно в копировании внешних и внутренних форм жизни этих Св. Отцов. Вообще, отношение неофитствующих к Св. Отцам заслуживает особенного внимания. Их любимый лозунг – «жизнь по св. отцам» (в скобках замечу, что все равно каждый живет, как ему хочется). Это значит, что мы настолько грешные и недостойные, настолько не можем сами помыслить или почувствовать ничего доброго, что должны всю нашу, и внешнюю, и внутреннюю жизнь выстроить именно по формам, имеющимся у св. Отцов. Это именно строевой казарменный подход: все должны жить и мыслить только так и никак иначе. Но давайте разберем, в чем тут неправость, и какая мера должна быть в наших отношениях ко св. Отцам. Во-первых, один из величайших св. Отцов, Антоний В., говорит: «что бы ни делал ты, имей на это свидетельство в Св. Писании» (Дост. ск. § 3), - но не в необъятном и, бывает, разноречивом корпусе писаний Св. Отцов. Св. Писание гораздо более свободно, чем регламентация жизни, запечатленная в монашеских аскетических писаниях. Например, Евангелие дает нам принцип: «Трезвитесь, бодрствуйте, … да не отягчаются сердца ваши объедением и пьянством и заботами житейскими (Ев.). У Св. Отцов – почти чрезмерная мера поста, жестко регламентирования; ясно, что начатки смирения и здравый духовный смысл подскажут нам, что мы на себя ее не можем принять, мы ее не понесем, - в то время как найти свою меру трезвения, бодрствования (т.е. внимания к себе, молитвы), воздержания, каждый из нас может и должен. Во-вторых: да, мы в самом деле грешные, немощные, падшие, недостойные существа. Это очень существенно и важно, забывать об этом нельзя. Осознание этого – основа необходимого для спасения покаяния, но главное не это, главное, что мы – члены Тела Христова, члены Церкви; главное, что Господь с нами и в нас; и ради этого мы боремся с нашими страстями, с грехом, очищаем наши сердца, - ради того, чтобы быть со Христом, спастись в нем – не только в будущей жизни, но и уже сейчас, вот в этот момент, предпринимая все усилия через нравственный труд, покаяние, молитву. А Христос каждому из нас открывается лично , не в толпе, и не в строе, даже пусть и святоотеческом, и Дух Святой живет в Церкви и сейчас, и не только Св. отцов, живущих когда-то, но и всех нас вразумляет, просвещает, освящает, наставляет и помогает каждому из нас, ради того, чтобы быть в сердце человека, этого волящего, ради Себя же, - бороться со своими страстями, своим грехом, исправлять и строить свою жизнь – а не чью-то. Неофитствующая же идеология этот важный пункт в духовной жизни как-то не принимает, может быть из-за боязни личной свободы и ответственности, только в атмосфере которой и возможно Богообщение и нравственная христианская деятельность человека. Излишне акцентированный, навязчивый, формальный подход к Св. Отцам – аскетам и непременной обязательности для нас воплощать в жизнь все их советы во всем объеме вступают в противоречие с тем фактом, что Дух Святой и сейчас живет и действует в Церкви, и что Христос не схему устроил из Церкви, а так ее удомостроил, чтобы Его спасение коснулось каждого человека в самых разных, внешних и внутренних ситуациях. Получается интересная вещь: оттолкнувшись от крайней нашей немощности, слабости, никуда-не-годности, - неофитствующие умаляют действие в Церкви Христовой Святого Духа, который-то Один только и может уврачевать, исцелить и спасти нас, немощных, а Св. Отцов эта точка зрения из наших действительных помощников, ходатаев, образцов жизни, педагогов и учителей превращает в каких-то оракулов, источников цитат, и вырывает пропасть между нами и ими. Но какова же норма, как нам относиться к Св. Отцам? Ведь мы верим (собственно на чем и основывается авторитет Св.Отцов), что они люди духоносные, облагодатствованные в высокой степени; но часто то, что они советуют, не получается у нас, невозможно для нас, не по силам, и, будучи попробованным в исполнении, приносит не плод духовный, а уныние, упадок сил и разочарование. Вот как решается эта коллизия: Св. Отцы писали каждый про себя , про свой путь к Богу, про свой опыт стяжания Святого Духа в своей жизненной ситуации. А нам нужно, внимательно изучая их творения, познавать – не формы внешние их жизни, а те принципы, которые облеклись в названные формы, те внутренние расположения, нравственные усилия их душ, которые позволили Духу Святому «прийти и вселиться в них», - и, оставаясь в рамках Св. Предания, и разумно прилагая к себе именно этот внутренний святоотеческий опыт, лично сознавать свою жизнь во Христе, теми церковными и отеческими средствами, посредством которых, по слову прп. Серафима, мы успешнее получаем плод Св. Духа. Напомню еще раз, что есть общее для всех, необходимейшие вещи для этого – Св. Таинства, изучение и воплощение в жизнь Св. Писания, воздержание, доброделание, молитва, принятие догматического и нравственного учения Церкви, церковная дисциплина, - и есть очень широкая область индивидуального приложения к себе многочисленных, более частных норм, установлений, опыта подвижнической жизни, которыми так богата наша Церковь. И это не то, что мы износим суд на Св.Отцов, не презорство, а как раз именно элемент смирения – осознание своей меры – кто мы, а кто – Св. Отцы, - они гении духовной жизни, Бахи и Моцарты подвижничества; и нам не «по плечу» их жизнь, мы не понесем их подвигов, мы порой даже не понимаем, что они пишут – хотя думаем, что понимаем (обычно внешне, формально). Нужно разделять их высочайший опыт – потребовавший суровейшего подвижничества – и нашу меру, наши силы, наши возможности, наше устроение, - и восприняв святоотеческие принципы, икать именно свой уровень, свою меру христианской жизни.

Каковы последствия «застревания» в неофитстве? Их три:

1.Трагическое. – Всем сердцем возжелав спасительных обетований и не получив их, не вкусив их делом, потому что неофитские средства не привели к желаемой цели, - человек терпит фиаско в вере и уходит из Церкви, считая ее, в результате всего своего опыта внешней в ней жизни, в лучшем случае, человеческой ошибкой, в худшем – сознательной обманщицей.

2.Погибельное следствие, - закоснение в неофитствовании и превращении в фарисея. Фарисейство – самое тяжелое, самое греховное состояние, какое только может быть в духовной жизни. Оно характеризуется тремя основными вещами – их мы все уже увидели в неофитстве: а) боязнь свободы и ответственности, крайнее их нетерпение; б) полагание Богоугождения во внешнем, - отсюда нечуствие к смыслу Христианства, неуважение и недоверие к человеку, гордость, самомнение, жестокость и прочее. Господь, вспомним, как гневался на фарисеев, и назвал фарисейство хулою на Духа Святого. Упаси Бог нас от фарисейства. Лучше быть кем угодно, каким угодно грешником только не фарисеем. Их, кстати, немало, это ведь «общечеловеческое» качество. Они внешне исправны, поэтому нередко попадают на начальственные должности – и горе подчиненным. Собственно, фарисеи занимаются тем, что распинают Христа.

3.Наконец, нормальное следствие – это выздоровление через некий обязательный внутренний (а иногда внешний) кризис, через непременную, болезненную переоценку, скажем так, внешних ценностей. Поэтому, если у вас приключится религиозный кризис – не пугайтесь. Это хорошо, значит мы выздоравливаем от неофитствования, глубоко в каждом из нас сидящего. Единственная здесь опасность – этот «маятник» может сильно раскачаться и повлечь нас в презорливый модернизм и отрицание формальной стороны Церковной жизни как таковой; об этой опасности нужно знать, за нею следить и быть к себе внимательным, чтобы ее избежать.

Игумен Петр (Мещеринов)

Большая неправда вырастает из маленькой, а маленькая — очень часто из недоразумения. Порой всё, что требуется для установления истины, — это вернуть словам их первоначальное значение.

Мы живём в век подмены понятий. Эта фраза набила оскомину, но не потеряла актуальности. И не потеряет, пока солдат с оружием в руках в чужой стране называется миротворцем. Или пока блудное сожительство называют гражданским браком. Не должна терять…

Во всём этом больше возмущает не сам факт подмены, а та наглость и уверенность, с которой меняют значение привычных слов на прямо противоположное. И чем меньше удивляет этой наглостью, например, реклама в телевизоре, тем более режет слух, когда наизнанку выворачивают, казалось бы, совершенно незыблемые понятия — церковные. Уже мало кого можно удивить негативным оттенком при употреблении абсолютно специфических церковных терминов «катавасия» или «богадельня». Скомпрометирован самый дивный цвет — голубой. Кто теперь помнит о том, что это цвет Богородицы, что храмы, посвящённые Ей, по обычаю, цвета ясного неба?

Ортодоксия подразумевает традицию. У Церкви нет лишних слов. Более того — лишних букв тоже нет. Первые расколы и жестокие споры породила всего одна маленькая йота. От одной буквы зависела судьба Церкви и судьба европейской культуры…

Традиция — это верность наследию. Когда наследство растрачивается, остаётся лишь корыто со свиным кормом. Немалая доля наследства христиан приходится на слова. Их много, слов, которые нам переданы на хранение. Собственно, весь этот разговор — об одном из них. Красивом и лёгком, как дыхание ребёнка, — слове «неофит».

У негативной информации есть свойство быстро распространяться и претендовать на истину. Это следствие одной давней катастрофы, произошедшей в Эдемском саду, когда в мир вошла смерть. Сорняки растут быстрее, чем розы и примулы.

Понятие «неофит» сегодня имеет негативную окраску. С ним постепенно, но прочно связали множество пороков. Гордыня, склонность к поучениям, неразумие, ненависть к ближнему, ревность не по разуму — это ещё не полный перечень. О неофитах пишут разгромные статьи. Неофитам ставят диагнозы. Клинически описывают «синдром неофита», «болезнь неофита». Чётко указываются симптомы и сроки, в которые протекает эта болезнь. В общении между ходящими пять или даже целых десять лет к обедне нет более тяжкого оскорбления, чем обвинение в неофитстве. Но так было не всегда…

Слова о том, что появление нового христианина сродни рождению ребёнка, когда‑то были не просто словами. Готовили и готовились к этому событию порой не один год. Молитвой, постом и словом. Точнее — словами.

Огласительные беседы, которые проводили с готовящимися к Крещению, составили немалую часть святоотеческого наследия. И это были не простые посиделки за чашкой чая. Святитель Кирилл Иерусалимский, например, проводил трёхчасовые огласительные занятия по будним дням. Его курс предполагал около двадцати таких занятий. Всё было серьёзно: будущие неофиты сдавали самый настоящий экзамен.

Христиане вместе с оглашенными стремились участвовать в подготовке к Крещению. Так родился Великий пост. Не потому, что было желание кого-то в чём-то ограничить. А потому, что хотелось вновь и вновь переживать радость Воскресения и победы над смертью. Крещение для христиан — это воскресение из мёртвых. Слово «неофит» было тесно связано с другим словом — Пасха.

В пасхальную ночь можно вспомнить об этом, если присмотреться и прислушаться. Наш ночной крестный ход когда-то начинался как шествие новокрещёных неофитов. С горящими свечами в руках, в белых одеждах они шли в храм Святой Софии на литургию.

Одно из значений слова «неофит» — «дитя». Дети — создания шумные. Шумели они и тогда, когда их подводили ко Христу. Ученики из соображения дисциплины шикали на них, останавливали. Наверное, не обошлось без подзатыльников. Но слова Спасителя расставили всё по своим местам.

Неофит — это тот, кто сделал выбор и ещё не забыл об этом. Если он определил центром своей жизни Христа, то достоин за это уважения. У него есть свои проблемы и трудности, но он — часть команды. Рядом с неофитом не должен стоять равнодушный и скучающий в своей вере «дембель», отпуская едкие шуточки. Иначе следующими словами, которые подменят и испоганят, уже будут слова «брат» и «сестра».

Когда-то авансом мне был выдан талант. Новенький, сверкающий. Я радовался ему, как ребёнок. Лучи щедрого солнца согревали меня, играя в складках белой одежды. Приумножил я его? Или давно закопал втихаря, прошептав заклинание «крекс-пекс-фекс»?

Расстояние между христианином и тем, на что он дерзает, — неизмеримо. То, что принадлежит вечности, не измеряется километрами и годами. Поэтому все мы — только в самом начале пути.